Цветочный крест [= Роман-катавасия ] - Елена Колядина

— Баба Матрена, — звонким шепотом нарушила тишину Феодосья. — Как ты думаешь, к чему сие чудо произошло? К добру?

— Да, к чему? — подхватилась Мария.

— Уж не к худу! — воззрилась Матрена на образа.

Феодосья завернула губы к языку, боясь засмеяться от счастья.

«К добру! С Истомушкой все разрешится… Отпустит его воевода с поклоном, простите, мол, Истома, за случившуюся ошибку, примите от меня драгоценный дар в извинение да не хотите ли под венец с девицей Феодосьей…» — выстраивала она дальнейший ход событий, выбирая из каши сладкий изюм.

— Коли к добру, али аз Путиле еще одного сына нарожу? — промолвила Мария. И подняла узорную бровь.

— Али жито хорошо уродится? — предположила Василиса — Да Феодосью замуж выдадим?

— Выдадим! — закрутила головой Матрена. — Ох, пропьем девку! Выменяем за куны хорошему купцу — доброму молодцу…

Феодосья сияла лицом. И уж в мыслях стояла под венцом, облитая, как житом небесного урожая, влюбленным взглядом жениха Истомы.

— Матрена, ты не знаешь, котел-то у Шарыниных или у Власьевых лопнул? — с тайным удовлетворением вопросила Василиса.

— У Власьевых, — несомненно ответствовала повитуха.

— А так им и надо, Власьевым, это их Бог наказал, — сказала Василиса. — Оне, ироды, соль продают подмоченную да с каменьями. А покупатели опосля обижаются на всех тотемских, мол, лиходеи в Тотьме и гости, и солевары.

— А ведь, я слыхала ночью, как лопнул котел, — вдруг припомнила Феодосья. — Я думала, это у меня в главе от страха какая жила лопнула и загудела. Значит, сие был котел…

— Напужали тебя волки? — ласково пробасила Матрена. — Напужали нашу красавицу. Чуть не съели невесту! Хорошо, отец с матерью снарядили холопов с колотушками да топорами… Теперь долго жить будешь.

— А Путилушка пищали снарядил да показал дуракам, как стрелять огнем. А то ведь постреляли бы вместо волков башки свои дурьи.

— Верно, Путила тебя, доченька, и спас, — подтвердила Василиса. — На дворе три волчьи шкуры висят.

— Мясо Мухтару кинули, так что завыл, что завыл!.. — подала от дверей голос Парашка. — Боится волка-то, и живого и мертвого…

— А после сожрал? — вопросила Василиса.

— Сожрал, — подтвердила Парашка. — Аж, рычал, как жрал.

— Так чего ж ты, щурбан, баешь не к месту? Иди, передай, чтоб пироги несли, — распорядилась Василиса. — Даром что ли всю ночь черемуху парили? Мы с Матреной до третьих петухов глаз не сомкнули, глядели, чтоб мука да ягоды со двора не ушли.

Пироги с черемухой любила Феодосья, для нее оне и были затеяны. Черемуху и калину с осени запасали у Строгоновых корзинами. Сушили в печи, а, коли осень стояла золотая, то и на вольном воздухе, приставив девчонку гонять птиц. Затем сухие ягоды перемалывали в жерновах в муку. Мешки с ягодным порохом хранились в особом коробе. И, коли случалось Феодосье проходить мимо приоткрытого кладезя с ягодными коробами, то она непременно заходила туда и стояла, страстно вдыхая сладкий дух. С вечера черемуховая мука, по распоряжению Василисы, была заварена в горшках кипятком, залеплена крышками и уставлена в глубь печи, где и парилась до превращения в душистую начинку для пирогов. Тесто было так же затворено после возвращения с вечерни, так что к трем часам ночи оно выходило и было готово совлечься с обсыпанными колотым сахаром ягодами.

— Сейчас пироги поспеют, — погладив дочь по косам, проворковала Василиса. — Для тебя нарочно затеяли с черемухой.

— Когда же вы успели? — благодарно промолвила Феодосья. — И меня искали, и пироги творили?

— Да что ты, чадце? Тебя мы еще прошлой ночью с Божьей помощью обнаружили да в дом внесли. Это вторая ночь пошла, как ты в беспамятстве. — Василиса всхлипнула и утерла слезу. — Вся горела, вся жаром пылала, как скирда

— Вторая ночь? — охнула Феодосья. — Аз две ночи и весь день в одре пролежала?

«Как же Истома лютый мороз перенес? Жив ли? А что, как его уж освободили? Где же он голову приклонил? Али в лесу? Волки да медведи… Волки! Что не привиделись ей в ночи его глаза? Что, как серые разбойники его задрали?»

— Кабы ты лежала! Металась, что полохало, боялись, скатишься, тело свое белое зашибешь, весь пол вон овчинами устлали. Сегодня под утро только и угомонилась, — драматическим голосом протрубила Матрена и, словно учуяв мысли Феодосьи, припомнила: да все шумела: «Волки… волки…»

— Аз упоминала волков? — севшим голосом вопросила Феодосья и отвела взгляд на стену, где промеж бревен легко колыхалась, отбрасывя косматую тень, тонкая прядь пакли. — Может, я еще что бредила?

— А более ничего, — авторитетно заявила Матрена.

— Нет, более ничего, — торопливо закрепила утверждение Мария. И перевела разговор: — Что, баба Матрена, сильно волки в округе дел натворили?

Матрена подтянула обсыпанную зажаристой манной крупой ржаную рогульку с картофелем и с удовольствием оседлала своего любимого конька: правдивые новины.

— С Песьих Денег прибежала баба, вся растрепанная, распоясанная, как есть расхристанная. Ей люди говорят: чего ж, ты, баба бесстыжая, простоволосой тащищься? А она плачет: «Насилу живая ушла от медведей!» Да и рассказала, что в Песьи Деньги в самую полночь пришла целая свора медведей. Голодные, как волки! Как пошли по улицам, как в овинах да в хлевах заревели коровы, заплакали телятки, как захрипели на цепях псы… Добрые-то хозяева, у кого частоколы крепкие, спаслись, а черноты да голытьбы много те медведи порвали да сожрали. Одного мужика в колодец сбросили. Девку чуть девства не лишили. Всю ночь рев да стон стоял. Утром песьевцы, кто посмелее, вышли на улицу. Святый боже! Голые обгрызки рук да ног на дороге валяются, на сугробах кишки висят…

Жены в ужасе принялись креститься.

Парашка спешно подтянула с пола грязные ноги, опасаясь явления медведей в горнице.

— Баба Матрена, я сейчас сблюю! — выдавила Феодосья.

К слову сказать, про кишки Матрена живописала от себя. Но она не сомневалась, что картина разорения Песьих Денег была именно такой.

— Хуже Стеньки Разина медведи похозяйничали! — очень сожалея о тошноте Феодосии, не позволившей продолжить рассказ, подытожила повитуха.

Иллюстрация предстала столь ярко-жуткой, что жены приняли на веру медвежью похоть в отношении неведомой девицы, и не стали искать причин, толкнувших хозяина леса на не свойственное ему озорство, выразившееся в скидывании мужика в студенец.

«Видно, муж сей за девушку вступился, — подумала Феодосья. — Вот и заломал его медведь да от злости низверг в колодец»

Чего не прилгнула Матрена, так того, что лютые морозы сотнями изгнали из вологодских лесов волков и медведейшатунов, так что стаи зверья достигали торжищ, окруженных стенами городских кремлей, а уж окраины и хутора были опустошены подчистую. На отшибе деревеньки Етейкина Гора мужики изъявили схоронившихся в печи бабусю с двухлетним чадцем. Мать его, семнадцатилетнюю бабусину дочь Варьку, волк задрал прямо среди бела дня, когда вышла она на улицу от великой нужды: требовалось зарезать курицу. Известно, что в тотемских землях скотина, прирезанная бабой, в пищу идти не могла, как зело нечистая. Мать Вари ругалась с дочкой, дескать, чего голодом сидеть, зарежь курицу сама — никто об том, окромя Бога, не узнает. А Бог далеко, есть ли ему время в эдакий мороз за каждой Варькой с курицей следить? Но, Варвара, благочествая жена, второй год бедствовавшая без мужа, уперлась и — ни в какую: грех! Неделю сидели голодом, а потом пошла Варварушка на улицу, попросить первого встречного етийгорца мужского звания прирезать птицу. Тут ее самое волк и прирезал. Мать увидала эту страшную вещь из-за забора и в ужасе залезла с внуком в печь. Где и сидела два дня, опустошая горшок вареных кореньев.